В канун 200-летия Ф.М. Достоевского Музей Добролюбова предлагает публикацию эссе известного российского достоевсковеда, нижегородки Натальи Васильевны Живолуповой «Достоевский и Добролюбов», впервые опубликованного в сборнике Добролюбовских чтений 2010 г., и рассказ об этой замечательной женщине-ученом, члене Ученого совета Музея Н.А. Добролюбова. Н.В. Живолупова (1949-2012) – известный литературовед, крупный специалист в области изучении творчества Достоевского.
Наталья Васильевна Живолупова (1949-2012) – к.ф.н., профессор, известный литературовед, крупный специалист в области изучении творчества Достоевского, автор свыше 140 работ по поэтике русской и зарубежной литературы, которые опубликованы на русском, английском, немецком и японском языках. Наталья Васильевна всю свою жизнь проработала в НГЛУ им. Н.А. Добролюбова. Она, с присущей ей индивидуальностью, талантом и творческой энергией, была связующим звеном между научными учреждениями – своим вузом и Музеем Н.А. Добролюбова, – являясь членом Ученого совета музея, постоянным участником проводимых музеем различных мероприятий, включая научные конференции, а также автором издаваемых музеем научных сборников.
От нее исходила позитивная энергия, новые конструктивные предложения, неравнодушие к судьбе музея, вузов, филологической науки. Наталья Васильевна Живолупова завораживала читателей и слушателей своей преданностью творчеству Федора Достоевского и русской филологии, покоряя искрометным юмором и всеобъемлющей эрудицией.
Наталья Васильевна Живолупова была в течение почти двух десятков лет бессменным научным руководителем литературоведческой секции «Добролюбовских чтений», в которой деятельное участие принимали ее ученики и аспиранты. Научные руководители и организаторы Добролюбовских чтений считают невосполнимыми эти утраты с точки зрения и человеческих отношений, и науки. Память о Наталье Васильевне Живолуповой как о ярком, оригинальном, известном ученом-достоевисте навсегда останется в сердцах всех, кто ее знал, участвовал в конференциях и читает наши научные сборники.
В декабре 2009 года автор этих строк получила от Натальи Васильевны Живолуповой следующее электронное письмо, в котором явно слышатся присущие только ей интонации, живость, энергия и легкая самоирония:
Дорогая Галина Алексеевна, высылаю этот маленький, но насыщенный текст.
Он в форме эссе, но один раз можно. Всё время у меня занял долг в дост. издание, этот текст - в последний момент, даже жалею, что раньше не опубликовала, так он мне понравился. :)
Улетаю через два часа. Вернусь из отпуска 25 января. Извините за недостатки-недочёты. Рада нашему сотрудничеству. С уважением, Наталья Васильевна.
Ниже размещена публикация упомянутой статьи, фотографии, связанные с тематикой этого лонгрида.
Н.В. ЖИВОЛУПОВА
Н.А. Добролюбов и Ф.М. Достоевский: проблема текста
Тема этого эссе связана с предшествующими аспектами исследования мною динамики взаимодействия – духовного и идеологического – двух значимых для отечественного культурного процесса личностей, которые во многом прошли друг мимо друга не узнанными и, как следствие, неоценёнными.
Конечно, здесь нет той метафорической «силы судьбы», которая сопровождала отношения Достоевского с другим русским писателем, Львом Толстым: в том, что им не удалось увидеться при жизни, просматривается не только «рука» Н.Н. Страхова, бывшего «злым гением» Достоевского и при его жизни, и после его смерти, – но эти два равновеликие и «равносильные» мыслителя оказались разведёнными жизнью, несмотря на выраженное Достоевским восхищение выходящей в свет «Анной Карениной» и духовным родством, обнаруженным Толстым при чтении последнего романа Достоевского после смерти великого собрата.
Узор судьбы в отношениях «набирающего вес» в обществе Достоевского (им ещё не написаны не только пять больших романов, давно обозначенных в двадцатом веке как «Великое Пятикнижие», но и вернувшие ему литературное имя после каторги и ссылки «Записки из Мертвого Дома») и умирающего в период расцвета славы и таланта молодого Добролюбова только начинает проступать: в 1861-м году – «большой диалог» о проблеме художественной формы (выходит статья Достоевского «Г-н Бов и вопрос об искусстве»), в 1861-м – ответ Добролюбова, снова о форме, только романной, в связи с выходом романа Достоевского «Униженные и оскорблённые», – статья «Забитые люди». Это именно диалогическое взаимодействие, а не «диалог глухих», оглушенных только собственной идеологической позицией.
Но, как показывает проведённый мною в предыдущих работах анализ, подлинный диалогизм сознаний великого писателя и начинающего блестящего аналитика русской литературы возникает вне сферы прямого публицистического выражения идей. Он проявляется в восхищении Достоевского филигранной деятельностью Добролюбова-мистификатора в журнале «Свисток» и в защите этого журнального отдела «Современника» от нападок «Русского вестника» в известной статье 1861 года “«Свисток» и «Русский вестник»” (Достоевский, ППС в 30-т., т.19, с. 105-117), а затем и в статье “Ответ «Русскому вестнику»” (Д, 19, с. 119-139).
Так, Достоевский пишет: “«Свисток», по-нашему, даже отчасти нормальное явление русской жизни. Он не хочет утешать себя побасенками и разными приятными грёзами…. Он хочет называть каждую вещь её собственным, настоящим именем, а не принимать журавля за соловья. …Видя, что невозможно называть каждую вещь по имени, они предпочитают иногда посвистать, то есть похохотать над самодовольными болтунами, над скороудовлетворяющимися деятелями, над пошлым буквоедством, над литературным чинобесием и проч., и проч.…Может быть, мы преувеличиваем, поэтизируем значение этого смеха, но нам было бы очень неприятно в этом случае ошибиться…” (Д, 19, с. 122).
Но чувство досадного непонимания не покидает современного читателя, когда мы обращаемся к полемике Добролюбова с Достоевским в его последней статье «Забитые люди» или к тем выпискам из статей Добролюбова, которые приводит писатель в обширном анализе «вопроса об искусстве», где Достоевскому, автору такого «богатого текста», как роман «Униженные и оскорблённые», полемически противопоставляется «микроскопическая» социальная писательница, создававшая схематичные рассказы из народной жизни под псевдонимом Марко Вовчок. Закономерно возникает вопрос: действительно ли у Добролюбова было настолько мало литературного вкуса или это только форма полемического уничтожения «идеологического противника»?
Деятельность критика в «Свистке» убеждает нас, что первое невероятно: использование стилизации предполагает ощущение литературной формы, а вкус к пародии говорит о её гипертрофии в многочисленных мистификациях, созданных Добролюбовым в сатирическом журнале. С другой стороны, особого рода неискренность, пусть и в благих целях, тоже мало соотносима с тем образом Добролюбова, каким он остался в памяти современников: о двоедушии речь идти не может (даже в остро-ироническом набоковском определении – «разящий честностью» – подчеркнута эта аутентичность позиции Добролюбова).
Что же так драматически разводит этих мыслителей – не собственно ли их позиции «реального критика» и «эстетика», каким предстаёт Достоевский именно в сопоставлении с Добролюбовым?
Действительно, обращение к тексту как к первореальности любого произведения обнаруживает эту драматическую несовместимость позиций субъектов диалога, несмотря даже на волю к взаимодействию.
Обращу внимание на понимание текста – здесь оно традиционно, «теория текста охватывает любые знаковые последовательности, однако основным её объектом является вербальный текст» (Т.М. Николаева).
Текст есть нечто принципиально различное для Добролюбова и Достоевского. Различие это коренится, на мой взгляд, в том специфическом словесном бытии текста, которым и определяется означенное различие.
«Слова» буквально по-разному «живут» в текстах писателя и критика, точнее, модальность высказывания, соотношение высказывания и действительности принципиально различны. Прежде чем описывать это различие, приведу пример.
Слово «человек» у Добролюбова. Можно взять актуальный пример – эпиграф к нашей сегодняшней конференции, слова Добролюбова «Каждый человек должен быть человеком и относиться к другим как человек к человеку».
Значение, которое критик вкладывает в слово «человек», здесь очевидно, эта фраза легко пересказывается: каждое человеческое существо должно быть ответственным и относиться к другим человеческим существам как к равноценным ему во всем. Таким образом, парадигма контекстуальных смыслов слова «человек» описывается как «человеческое существо», «ответственный», «равноценный во всём». «Реальность» высказывания здесь необыкновенно высока, аберрации смысла практически не могут возникать.
Если говорить о возможных «затекстах» и «претекстах», то закономерно возникают сначала Иммануил Кант с его категорическим императивом, а затем и вторая главная христианская заповедь, формулирующая основной этический закон: «возлюби ближнего, как самого себя». Равноценность высказывания самому себе подтверждается здесь троекратно.
Философская позиция, так же определяющая модальность высказывания, здесь представляется последовательно «материалистической», тоже, условно говоря, реальной: замкнутость в эмпирическом мире порождает эту «метафизическую беспечность» – ничто не противоречит истинности этого высказывания, а если действительность не соответствует ему, то дело не в природе человека, но в несовершенствах реальности, что скрыто мотивирует необходимость её трансформации, адаптации к совершенному человеку.
Другое у Достоевского.
Слово «человек» у Достоевского.
В 17 лет писатель пишет брату: «Человек есть тайна. И если будешь разгадывать её всю жизнь, то не говори, что потерял время». Через три года после смерти Добролюбова: «Человек на земле есть существо переходное».
В художественном тексте, тоже 1864 года, читаем слова героя-ироника: «Человек есть существо на двух ногах и неблагодарное. По-моему, это самое лучшее его определение».
Модальность высказывания, соотношение содержания понятия «человек» и действительности этого понятия уже неопределенны, они, в этом смысле, ассерторичны.
Сам объем значений, покрываемых лексемой «человек», здесь достаточно неопределённый, так как проблематизируется сущность явления, обозначенного словом. Поэтому и бытование этого понятия (или концепта) принципиально иное: оно семантически не равновелико самому себе; по поводу иронического игрового определения «человека» можно увидеть в затексте Достоевского обыгрывание античного определения, принадлежащего, как считают, Аристотелю: «Существо на двух ногах и без перьев».
* * *
Соотношение эстетических концепций. Понятие красоты.
У Добролюбова – это «материальная эстетика» Чернышевского: «Прекрасное есть жизнь», что превосходно сочетается с реальной критикой, так как критерий истинности предполагает влияние «Эстетических отношений искусства к действительности» – диссертации Чернышевского; он связан с понятиями материальной обусловленности красоты (ср. характерное для Чернышевского рассуждение о социальной обусловленности восприятия идеальной красоты: крепкая крестьянская девушка и полувоздушная светская красавица). Красота, таким образом, оказывается «уловима» сознанием субъекта, она поверяется реальностью, её канонами.
Теперь обратимся к Достоевскому. Мы сразу встретимся с парадоксами: Красота – загадка. Красота – страшная и ужасная вещь. «Здесь дьявол с Богом борется и поле битвы – сердца людей», – замечает герой последнего романа Достоевского.
Здесь проблематизируется сам объем понятия, что взрывает смысловую структуру текста: если человек – тайна и красота – загадка, то воспринимающее сознание чувствует не метафизическую растерянность просто, а важное для Достоевского «соприкосновение мирам иным».
Нравственная красота поступка, по Добролюбову, предположительно базируется на тех же принципах материальной эстетики: это соотношение поступка с действительностью по принципу наибольшей целесообразности – вот, грубо говоря, подоплёка его анализа поведения героя-рассказчика романа «Униженные и оскорблённые» Ивана Петровича. Доживающий свои дни, больной чахоткой и влюблённый в главную героиню Наташу герой-писатель, сохраняющий верность чувству и преданную любовь к героине вопреки ситуации любовного треугольника, в которую он вовлечен, вызывает, можем сказать, праведный гнев молодого, умирающего от чахотки критика: Иван Петрович для него – «господин с курячьим сердцем», у него «тряпичные» чувства (здесь развивается метафора Добролюбова о героях-куклах, рассказчик оказывается в образе самой старой затрёпанной куклы, его подвиг самоотверженности не оценён Добролюбовым, скомпрометирован).
Закономерно ли это? На мой взгляд, безусловно. Даже чисто биографически и, соответственно, экзистенциально.
Молодой умирающий Добролюбов противостоит сорокалетнему Достоевскому, уже прошедшему опыт переживания неминуемой смерти на Семеновском плацу, ужасы каторги и трагический любовный опыт ссылки.
Мне кажется, именно это различие жизненного (и собственно любовного) опыта двух людей, не совпавших в короткий период их взаимодействия, породило представление о непримиримой вражде критика и писателя.
Напомню здесь известное у нас высказывание Ю.М. Скребнева в его «Очерке теории стилистики» (1975), где он говорит о принципиально различном подходе в обучении иностранному языку людей с различным языковым опытом. Студенты младших курсов изучают правила, студентам старших курсов грамматическая система должна преподаваться как изучение нарушения установленных правил.
Используем термин деконструкция. Так, там, где Добролюбов конструирует, Достоевский деконструирует.
Добролюбов пишет статью «Что такое обломовщина» и создает идеальный тип деятеля, которому не соответствуют «лишние люди» – герои русской литературы. Достоевский, напротив, смеется над типом ограниченного деятеля: «плюс с сандальным носом», «абсолютное положительное».
Анализ текстовых понятий может быть продолжен, но и эти заметки проясняют некоторые аспекты смыслового (как собственно языкового) взаимодействия двух ярких личностей ушедшей эпохи.
(«Личность и общество». Сборник докладов Всероссийской научной конференции «Добролюбовские чтения-2009», изд. Оксана Гладкова, 2010 г., с. 7-11).
Содержание (отрывок)
Н.А. Добролюбов и его современники о взаимоотношениях личности и общества в историко-культурном процессе.
Сохранение памяти о людях и событиях в Нижегородском крае.
КУРОЧКИНА-ЛЕЗИНА А.В. Нравственный потенциал гражданской лирики Н.А. Добролюбова в контексте литературных связей
ЖИВОЛУПОВА Н.В. Н.А. Добролюбов и Ф.М. Достоевский: проблема текста
ВИНОГРАДОВА Т.П. Архив академика В.А. Стеклова как документальный источник для изучения родословной Н.А. Добролюбова
БУЛДЫРЕВА Л.В. Частные женские гимназии А.А. Аллендорф и Н.Ф. Геркен в большом доме Добролюбовых
КУРБАКОВА Е.В. О «гибельном дилетантизме» провинциальной прессы (переписка М. Горького с В.Г. Короленко в 1895 г.)
МИТРОПОЛЬСКИЙ А.С. К истории создания книги Н.Г. Чернышевского «Материалы для биографии Н.А. Добролюбова, собранные в 1861-1862 годах»
СОБОЛЕВА Е.В. Н.А.Добролюбов и классическое образование в Нижегородской духовной семинарии
ГАЛАЙ Ю.Г. НГУАК и охрана гражданских памятников старины ЛИСИЦЫНА А.В. Сравнительный анализ купеческих усадеб конца XIX в. в торгово-промышленных селах Нижегородской губернии (на примере усадеб А.Г. Лемехова в Городце и В.И. Гомулина в Павлове)
БАРМИНА Н.А., ШАЛАЕВА Л.Н. Краеведческий материал в курсе отечественной истории
 |
 |
Н.В. Живолупова на секционном заседании Добролюбовских чтений. 2010 г.
Заседание Ученого совета музея с участием Н.В. Живолуповой. 2011 г.
Заседание Ученого совета музея с участием Н.В. Живолуповой. 2011 г.
Добролюбовские чтения 2012 года. Выступление Н.В. Живолуповой.
Фото памятной медали к юбилею Ф.М. Достоевского из фондов
Музея Н.А. Добролюбова (из коллекции значков и медалей А.Н. Сергеева).
Аверс.
Фото памятной медали к юбилею Ф.М. Достоевского из фондов
Музея Н.А. Добролюбова (из коллекции значков и медалей А.Н. Сергеева).
Реверс.
